аспид
slavic folklore
крылатый змей — без целей, без жизни, без смерти, ушко оторванное, перья подожжённые, взор пусто-диковинный, волчьи ягоды в пасти змеинной горчат, аспид язык вытягивает раздвоенный, шипит невольно. в темноте жизния и без света, лишь мальчишеский голос, словно цвирканье птичье; пустое и немое, тихое, но в черепе коробки кальцевой — барабанный треск, огнево безумное и собственная отрещённость. в округах — глава опг, геворг змий, запись к психологу в среду, прибить надоедливую муху с вышки — в понедельник; ( дмитрий чеботарёв ). |
завявшие васильки у надгробия; |
аспид раскрывает свою пасть: плещется ужас смешанный с дёгтем, раздвоенный язык шевелится словно-таки в такт эха пещеры; у аспида нет голоса, нет понимания, у аспида глазища умные такие, но он не говорит, лишь вьётся в клубень и закрывается за большими валунами суховажными. у него глаза чёрные. два чернющих аль-асвада с небес свалившихся и сейчас внедрённых в хтоническое телище. у аспида вместо дум высокосных — шипение и гортанное недовольство.
заглянуть бы в эту червивую дыру вместо души — ничего не увидишь. он ведь пустой сосуд, сделанный из земли, черни да костей переломанных пережёванных и выжратый кислотой собственного пищевого тракта.
у него все фразы — вопросительно-восклицательные, одновременно тихие и заполняющие всё пространство комнаты. у него голос монотонный, совсем ни в какую не перебивающийся треками ганвеста, нововышедшими хитами русской попсы, у него голос никогда не перебьёт пушечный выстрел, человеческий крик. аспид смотрит своими чернющими глазами лишь и языком трётся об уголок губ. некогда крепчущие клыки могли раздырявить любого, некогда вбивающийся взгляд мог оторопеть любого солдатика страхом их. аспид говорит не впопад, замыкается в знак бесконечности и лишь машет рукой нервозно, словно: "ну достали, ей богу".
говорить всегда было в категории — С ТРУДОМ;
клацанье челюстями, облизывание и молчаливые гляделки, всё чем он мог бы побахвалиться.
всё решается через силу, через грубости человеческие, ведь люди никогда не понимали того самого — по-хорошему. а аспиду в рот не гляди, не любил он никогда такого. ему бы всего сразу да с первой ходки, ему бы без лишних вопросов и по делу, чтобы ясно и в субгруппах простых, чтобы без каких-либо чувствительностей и нахлынувших эмоций человеческих; зверь навсегда останется зверем, не зависимо от форм и его гипотенуз.
у него есть имя — геворг, противное и гортанное, самому-то до сих пор сложно произнести, но от чего-то цепляется и морозит кожу. назойливая ягодная жвачка на подошве берц, носком которых обычно приятно разыгрывать мини-сценки мозаические. ведь человеческие лица так забавно крошатся костями и кровью своею, что это до сих пор западает где-то за сердцевую трубку и глубже. западает так, что хочется иногда собственными руками сжать чужую шею и выдробить до остатка. он ведь такими простыми людьми когда-то питался. когда-то сжирал спокойно одного за другим, а сейчас-то почему-то законы другие, правила иные — нелюбимые, как мятный шоколад или кислые соки в картонных пакетах; аспид ненавидел человечеству, геворгу же нравится кисло-сладкий дым в лёгких от электронной сигареты, нравится когда его боятся его же люди, нравится, когда василёк где-то под боком трётся, нравится, когда они все под чарами волшебными прежней жизни, только вот—
какая к чёрту прежняя жизнь, когда никого от неё не осталось.
( ты вообще ничегошеньки не помнишь? ).
челюсти делают своё клац-клац-клац, под зубами кисло-яблочные наливные леденцы с джемом внутри, все обёртки на столе и под столом. глаза пробитые глаукомой не выдают горечи, глаза зрачками развинутыми насыщенными лишь устало смотрят, пока губы терзаются в новых ранах клыкастых.
игровые предпочтения: лапслок, душевно-психические тяжбы сердца и дуги, никаких смешинок в глазах, никакого счастья в крестцах человеческих.
(будущее делает так: «тик-так»), — данила ощутимо испытывает вязкую деталь одежды, которая так сильно обхватывает его горло в животном желании, что все мысли превращаются в такой же животный побег. пустота эта ошеломляет, она поражает нервные клетки и не даёт дани спокойно сфокусироваться на своей первоначальной цели. червь зла смог за несколько дней пробить эпителий и въесться под кожу, спрятаться в кальции и другой органике, словно это всегда было его частью. он смог внедрить в данину голову свои идеи, застелить старые взгляды совсем новыми, такими чужими и совсем не свойственные для его гениального ума — каины не внемлют, каины не прислушиваются, каины исповедуют своё. даня змеёй вьётся около гнезда кишащего всей самой отвратительной и чумной животностью, они протягивают свои руки к данковскому и если сперва он видел руки дряхлых старух, то сейчас это были нежные ладони молодых девушек, приятный баритон мужского голоса и тяжёлые фамильные перстни на костлявых руках. виктор с марией и георгием говорят о течении времени, о многограннике, о чудесах, в которые даниил никогда в жизни и не верил [«танатика» — это другое, это сказать non смерти и обходить её каждый чёртов раз, это нырять-падать-выворачиваться и каждый раз подниматься на ноги, это кричать в лицо смерти, смеяться в лицо смерти и обходить её окольными дорогами, dum spiro spero]. кожа змеиная дорогим серебром поблескивает при солнечном восходе солнца по улицам горхона. ухмылка появляется на лице с первым недоверием александра и его почти-что насмешками над ним.
под окном разрастаются в колоссальных количествах волшебные плоды, скреплённые обычной водой и смешанной субстанцией мёртвых клеток. под окном кричат детские бурные голоса, спорящие у кого игрушка лучше и у кого мама готовит тоже лучше. под окном кричат друг на друга два пьянчуги, которых через некоторое время под локти ведут законопослушники [когда-то даня тоже к ним относился, когда-то он тоже любит всё по закону, но всё сломалось как самое тонкое стекло после чистки его песком]. данина матушка так много говорит о законах и так мало об воспитании, она постоянно хотела наставить своего единственного сына на истинный путь, но даня выбрал свой путь, отрёкся от родителей, пошёл в одиночку и не погиб. даня вообще всегда был одинок, другие не имели никакого смысла, эгоистическая натура выбивалась из под воротника плаща змеиного, чёрные волосы спадают на глаза, закрывают половину мира и дане это никогда не мешало — мир всегда видел его.
(будущее делает так: «тик-так»), — видоизменённый углерод, смещения костей и сустав, перемещение разума в другой сосут, вечная жизнь и полная победа над смертью — цель дани. уничтожить и перебороть, словно вирус. чума была ничем для данковского на данный момент, его целью было одолеть смерть, дойти до конца без последней ступени и оказаться в выигрыше. стать сверхновой, сверхчеловеком, вознестись к самим истокам и перевернуть всё верх дном.
мир всегда видел его, но александр блок не был всем миром и обходил взгляды даниила стороной. он, словно выходил каждый раз из помещения, когда данковский открывал свой рот, чтобы рассказать хотя бы что-то. александр блок был мошкой, вечно жужжащей под ухом и раздражающей. он смотрит своей серой сталью глазной и становится совсем не по себе из-за этого. он смотрит по-военному, с неприятным нажимом и порохом в воздухе. он смотрит сквозь и, если бы дане было неотёсанные семнадцать, то может он бы и повёлся на это всё.
— каждый волен выбирать: дом, любимого, друга и свою жизнь, надеюсь, вы понимаете о чём я.
он не улыбается александру, не сломается под его взглядом и не утонет в солдаткой грязи их высоких ботинок. даниил нагл в силу возраста, слишком самоуверен и самоотвержен, чтобы не подогнуться под чужую идеологию, под чужой взгляд на жизнь, который снесёт всё на своём пути. он смог отыскать смысл в многограннике из-за его существования, из-за той самой жизни, которой в нём не должно было быть, но она была, всегда была и точно сыграло важнейшую роль. данилова танатика была так близка к совершенству, к полному её идеалу и он сделает всё, чтобы осуществить это.александр смотрит сверху-вниз, совсем не пытается быть на равных и даню это раздражает, вызывает какое-то отчуждённое чувство возвыситься, подняться над ним и стать совсем другим человеком. мир под ногами крошится, земля становится куда родней и мягче под чёрными ботинками из лавки. он делает шаг, как можно вальяжно и расслабленно, словно этот «допрос» никаких эмоций у дани и не вызывает вовсе [почему ты меня не слушаешь? почему не видишь?]. мир крошится, земля продолжает совершать свой круговорот и даниил запрокидывает голову, смотрит с совсем подростковой искрой в глазах, потому что он тоже знает на что давить должен.
что такого сделать должен, чтобы в итоге спрятаться в обглодавшем людском черепе. черви прячутся под местоположением глазных яблок, чёрный дух высматривает в александре его очерневшую, откипевшую душу, которая с военным временем стала только более рыхлой и совсем бесцветном. как подобает настоящим солдатам, ведь всё идёт всегда народу.
— генерал, вы и вправду уверены, что моя вера слепа? как вы так можете говорить, если сами в рот девчонке заглядываете и верите. или моя вера не такая же, как и у вас, генерал пепел?
правда ли это, что «генерал пепел» — это не страсть та военная, не то имя, которым гордятся, не то слово, после которого тишина? правда ли это, что александру это прозвище совсем не нравится? почему? звучит как гордо и самодовольно, данила бы сам с удовольствием превеликим носил его, но к чужому в итоге никогда не тянется.
— sic vita truditur, такова жизнь.