eireamhon «scabior» aurvandil shafiq 27 y.o.
эремон «скабиор» аурвандил шафик
robert pattinson
дата рождения: 09'03'53.
чистота крови: чистокровный волшебник, оборотень.
школа и факультет обучения: хогвартс, слизерин'71.
сторона: пожиратели смерти.
патронус: отсутствует.
боггарт: он сам на середине превращения в оборотня.
артефакты:
волшебная палочка длинною в двадцать семь сантиметров из боярышника и волоса единорога; украденное кольцо с черепом куду из лавки «боржин и беркс», возможные способности кольца так выявлены и не были.
генеалогия:
АУРВАНДИЛ ШАФИК — отец, чистокровный волшебник, судья в верховном суде «визенгамот», последователь чистоты крови, не принимающий ничьих ошибок, выжег сына с семейного древа, полностью вычеркнув из семейства; больше шести лет не поддерживает связи с сыном; МАЛЬЗЕРБИЯ ШАФИК — мать, чистокровная волшебница, сидящая на шее отца светская львица, ранее работавшая редактором ежедневного пророка, никакой любви, никакого понимания и поддержки, большой страх принять учесть своих родителей и работать на грязной работе поработил её и так слабый невротический разум; больше шести лет не поддерживает связи с сыном; КОРНЕЛИУС & ГРАНАДИЛА — дедушка с бабушкой по линии матери, проработавшие большую часть своей жизни магозоологами; корнелиус последние годы жизни занимался изучением потусторонних волшебных существ, проживал на западной части ирландии и пытался закончить свою диссертация на тему «невротические следствия развития фобических проявлений после встречи с боггартом» и в соаторстве с женой написал небольшой сборник адаптированных сказок-ужастиков с живыми разворотами с нежитью и нечистью; гринадила в свою очередь является автором нескольких научных статей о систематизации рыночных продаж, относящихся к продаже магических животных или же животных материалов, большую часть жизнь отдала на изучение и классификацию акромантулов по континентам и месту их обитания.
места и годы работы:
отсутствующие данные по официальному трудоустройству; с двадцати лет занимается воровством и перепродажей тёмных артефактов; уже как три года на стороне пожирателей смерти, беспрекословно выполняющий все приказы; часть стаи оборотней сивого.
умения:
» прекрасные оборотнические обоняние и слух; » отличная физическая подготовка, которая больше подкреплена и поддерживается из-за «побеговатой» работки по воровству и слежкам; » хорошо разбирается в чтении древних рун и знает слишком много об магических существах; » преуспевал на уроках по защите от тёмных искусств, достаточно неплох в боевой магии, но не сможет справиться с несколькими волшебниками одновременно в одиночку; » знает французский, этикет, показал бы как ещё красиво танцует, но все аристократско-чистокровные штучки выкинул из своей жизни куда подальше.
ИСТОРИЯ ПЕРСОНАЖА:
#NP: MISSIO — ANIMAL; ПОЧЕМУ КОММУТАТОР МОЛЧИТ — БУДЬ ОСТОРОЖНА; DAKOOKA — X VS. 3,14; SHORTPARIS — NELYUBOV'; BRING ME THE HORIZON — PARASITE EVE; SEEKAE — TEST & RECOGNIZE; PARIS SHADOWS — FALLING UP; VONDKREISTAN — AUTHORITY; NOIZINSKI — HUNT; GESAFFELSTEIN — VIOL; ПРОСТО ЛЕРА — ЛЮТИКИ; SOHODOLLS — BANG BANG BANG BANG
эремон — это терпеть и не сказать, что больно. эремон — это отвратительно блестящее терпение, отмороженные пальцы и клацающие челюсти друг об друга от злобы то ли на себя, толи на отца. у отца эремона впалые скулы, всегда гладко выбрит и слишком аккуратен во всём. ненавидящий изъяны, поднимающий голову и смотрящий вечно свысока — эремон был отвратительным и для него тоже. со всеми эремонскими изъянами и червивостями, когда личинки откладывают яйца, а жуки остаётся под кожей. отец не видел в эремоне никогда никакого будущего. а тот смотри выжидающе, поправляет воротник белой рубашки и ненавидит все эти вещи. ненавидит, что приходится выглядит так, а не как хочется, ненавидит, что разговаривать нужно, следуя выученному этикету, ненавидит, когда неприятно косятся каждый раз, когда эремон, растягивая гласные, рассказывает что-то на светском пикете.
каково это смотреть в своё отражение и не видеть этих глаз, не чувствовать себя настоящего, вуалью чёрной накрахмаленной прикрытого и ничего не можущего произнести? каково это, когда ладони, такие потные и холодные в адреналиновой тряске хогвартского экспресса, впиваются в столешницу, впиваются ногти в светлое дерево? каково это, когда жизнь, которая была слишком идеальной, слишком прекрасно-начищенной и хрустящей под зубами — рухнула в одно мгновение? эремон отмывает руки пять минут, закатывает рукава белой рубашки до локтей и кожу суховатую сдирает, она всё больше шелушится, всё больше краснеем, всё больше эремона выкручивает и тянет в разные стороны, чтобы в конечном итоге столкнуться с орбитой смертоносности. эремон прокусывает губы до крови, отрезает, словно ножом для нарезки фруктов, себе тонкий эпителий и жуёт его, как те тоффи из сладкого королевства. патока застревает оголевших раздетых зубах, попадает косточками в ямки, эремону впервые хочется вычистить не только всё живое, но и себя вместе со всем. грубевшие ладони тяжкими работами, полоски шрамов, прячущиеся и закручивающиеся под тканью рубашки.
быть эремоном шафиком — это заранее заготовленный путь на каждые пять лет вперёд, отсутствие своего живого «нет» и полностью привитые родителями правила поведения. того самого поведения, от которого обычно тошнота подкатывающей волной поднимается, когда во рту микроязвы и раны, которые режут дёсна и вредительствуют ряду белоснежных зубов. только эремону плевать. быть эремоном шафиком — это всё по времени, всё в ритмическом движении и без остановок, всё должно быть сделано в назначенные сроки, все обещание должны быть выполнены или же не пустословь попусту. эремон сжимает костлявые фаланги в кулаки и себя ненавидеть начинает всё меньше, ведь с годами происходит осознание, кто и вправду во всём виноват. быть эремоном шафиком — это получать целое ничего из желаемого; он молчит, когда отец оказывается покупать на место старой поломанной метлы новую, потому что квиддич — это пустая трата времени, тебе стоит побольше учиться, чтобы занять хорошую должность в министерстве. никого не волнует, что у эремона с десяток купленных книг по магических существам и каждую третью субботу он получает письма от дедушки с бабушкой из ирландии. быть эремоном шафиком — это ужасно и отвратительно мерзко, потому что тотальный контроль, вся эта ежесекундная слежка, когда без разрешения и шагу не ступишь. быть эремоном шафиком — в тянущуюся патоку нежелания, он обкусывает ногти на пальцах, сплёвывает заустенцы и обгладывает кожу по бокам. ( обрастись гноем, сдохнуть может поможет быстрее ). ведь никто таких, как он не понимает.
ломай же кости, выламывай их, эремон слышит хруст собственных костей, разрывы сухожилий и чувствует как волк на задние лапы поднимается изнутри. пасть собственную выталкивает из глотки, прорезается, словно удачный сюрприз, которого никто не ожидал.
ведь такая жизнь никогда не должна была стать его.
( они творят, все знают, они все смотрят ). шизоидное наступление целого полка, и куда бежать нужно. ротовая полость в стоматите, в белых взрывающихся минах, остро выделяющаяся слюна и каждый грубый плевок на асфальтированную дорожку, ведь это всё так невыносимо. это надоедает.
СЖИГАЙ ВСЁ ИЗНУТРИ, ВЫЖИГАЙ СОБСТВЕННОЕ СЕРДЦЕ, сжигай каждый миллиметр собственной кожи. огонёк цвета костра в своём огне сжигает имя в древе, выжигает у стены чёрную дырку, на которую эремон смотрит почти-что печально. почти-что не плевать. ему наброситься хочется на отца, схватить совсем по-маггловски за шею и удушить к чертям, прокусив зубами бьющуюся в жировой тряске вену на шее. эремон смотрит на отца, слегка поднимая голову, шея неприятно затекает, а терпение уходит, словно меняющаяся тень луны. эремон подходит слишком близко, губы пересохшие облизывает и принюхивается совсем по-волчьи. от отца всегда несло не духа матери, потом и трусостью — сейчас всё это билось в ноздри сильнее.
«I FILL MY EYES WITH KEROSENE, LET IT ALL BURN, LET IT ALL BURN». ( i am miserable now — not feeling unhappiness, just lack of life coming to me and coming out of me—resignation to getting nothing and seeking nothing, staying behind shell. the glare of unknown love, human, unhad by me, — the tenderness i never had. i don’t want to be just a nothing, a sick blank, withdrawal into myself forever. i just want something, beside the emptiness i’ve carried around in me all my life ).
имя вычёркивается из памяти, остаётся лишь нафталиновый запах на ладонях вперемешку с порохом — глаза не горящие больше никогда, лишь сужающие в прищуре хитром. скабиор зарывается, ныряет под глубокие воды, не умея плавать, он тонет, но ни о чём не жалеет ни на секунду. тонущий в глубоких водоёмах, но так свободно дышащий хвоей запретного леса. скабиор не выныривает ни на секунду, в темноте ощущая себя более живым, чем обычно. отросшие волосы, свойственная невежественность и та самая походка, которая никогда не кричала об аристократизме. широкие шаги и размашестые движения рук, лицо, которое разбитое, но почему-то смех всегда звонкий, пробивающий центовые стены, въедающийся в червивые головы чужаков и внушающий страх каждой жертве.
скабиор зубами впивается в кусок сырого мяса и глаза свои волчьи поднимает, смотрит исподтишка и выжидает. двухнедельная щетина, заплывающий правый глаз, на лечение которого нет никакого желания [палочка в кармане плаща, словно-таки пылится, скабиору всё привычней к ней не притрагиваться]. у скабиора на руках шрамы, по телу тоже всё в росчерках и тонких полосах, словно перочинным ножом во сне водили. погибать каждый раз в образах художественных, в искусственно созданном абажуре из уродства и слякоти под подошвами ботинок. скабиор головы не поднимает, лишь принюхивается, потому что знает не глядя, кто стоит перед ним; от сивого несёт потом, грязью, хвоей леса и той самой сыростью на холодных облезлых стенах после нескольких дней дождей. ведь сивый пришёл за ним, они знают своё переплетение наерёд.
его место ведь здесь? он всматривается в лица пожирателей смерти, прячет свою ухмылку, прикрывая часть лица ладонью в перчатке. выгоревшая жизнь чужаков, которых знаешь по светским вечеринкам для чистокровных. скабиор прячет своё прошлое, зарывает его как можно глубже в яму, потому что своего имени больше слышать не желает. они произносят «скабиор» с издевкой, думая, что он псина. они произносят имя, пока руки оборотня по локоть в крови. пока он бежит за своими жертвами, догоняет их и наваливается всем телом сзади. цветы в вазах завяли давно, пора их выкинуть — эремон шафик умер, скабиор перерождён.
мышцы пульсируют после бега, ноги ноют приятной уже с годами истомой, а изрезанные в шрамах ладони совсем механически выполняют любую работу. скабиор огрызается, языком своих шершавым проводит по щеке девчонки, которая родилась не в той семье, родилась в не при тех условиях, выросла не тот час, что нужно. скабиор впитывает чужой страх, вдыхает его полной грудью и сдерживается изо всех сил, чтобы не начать кашлять — дурманит.
скабиора трясёт, когда полная луна слепит глаза. скабиор натягивает на себя мешковатые вещи, прячет свои шрамы в подолах плащей. скабиор никому не доверяет, но зачем-то соглашается на предложение, чтобы обрести хотя бы какой-то смысл. у скабиора ничего не осталось от двадцати лет жизни, лишь худшие воспоминания и тот самый горький привкус на языке. он всё также сплёвывает на землю и всё также продолжает ненавидеть.
ДОПОЛНИТЕЛЬНО:
вечное доламывание себя; отрезвляющий запах мяты и аниса; полосы шрамов по всему телу, в особенности на груди и плечах; ядовитые усмешки и всегда полушепот; тонкий шрам от запястья до первой фаланги безымянного пальца; руки в гловелеттах кожаных; гротескная непробивная абьюзивность в коктейле собственного уродства в безалаберных фразах; не чувствовать своего превосходства и злиться до конечной станции — смерти кого-либо; бегающий взгляд каждый раз, когда что-то идёт не по плану; панические атаки перетекающие в тотальную вакханалию из разрушения; вечно кое-как уложенные волосы и помятая одежда; чувствовать ложь других через запахи; нарушать чужие личные границы, выводя на негативные эмоции; усмешки-ухмылки-издевки вместо нормальной улыбки; навязчивые идеи и суждения анархиста; никого не превратил в оборотня до сих пор;
за три месяца до выпуска из хогвартса был укушен фенриром сивым и обращён в оборотня; прекрасные результаты по сов и жаба — привели к жизни отщепенца-отшельника, постоянно живущего на воровстве и охоте; по официальным свидетельствам — эремон аурвандил шафик умер в возрасте двадцати лет от неправильных соотношений ингредиентов при изготовлении зелья «напиток живой смерти», на деле был лишь выжжен из семейного гобелена и прогнан из дома; в хогвартсе полгода играл в команде по квиддичу на позиции охотника, но быстро был исключён из команды из-за отца; мечтал продолжить дело своих бабушки и дедушки, но, если бы не был обращён, то сейчас занимал бы один из постов в министерстве по знакомствам отца;
как вы видите будущее персонажа:
без отсутствия красивой жизни, продолжающейся потоковой меланхолией и желанием просто выжить в этом мире.
связь:
MAYBE YOU DON'T LIKE TALKING too much about yourself
you needed me to fix it and like me, i did, but i ran out of every reason.синдзи — это нервные психосоматические болячки, покрывающие кожу цвета топлёного молока комариными укусами. красные распухшие пятна по всему телу, накрывающие и замыкающие настолько сильно, что пальцы рук затекают, ноги оттекают неприятельски и всё так сильно чешется, что синдзи почти-что вот-вот захнычет. когда нижняя губа дрожит в немых диалогах, когда губы такие обветренные и обесточенные, когда губы горчит в ознобе [это тихие поцелуи на кровати, огарячённые и разбитые вдребезги, потому что каору всегда был особенным]. уничижительные красные лазеры, которое евангелионом наступательно надвигались в сторону синдзи. было ли ему страшно? — всегда. синдзи — это падать с окна девятиэтажных домов, это мысли аппатика и те самые, о которых обычно его одногодки даже не задумываются. он отличается. ведь он не такой как они всех.
он уже потерял слишком многих.
он потерял свою маму, одновременно с этим потеряв навсегда и своего отца. отец смотрит на него как на кусок мусора, не всматривается даже и взглядом не провожает — плевать. ему просто на синдзи плевать, наверное, это должно было что-то изменить. наверное, это должно было перевернуть мир верх дном, только вот синдзи всё равно оставался рядом; он потерял рей. рей, которой толком никогда и не существовало. рей, о которой он и вправду всем своим сердцем пытался заботиться и оберегать, но
она не могла дать ему того чего дал ему каору за тот краткий период. такой удивительный и приятный. такой очаровательный, прекрасный, воздушный и мягкий — синдзи вспоминает как каору приятно пахнет, чем-то неизведанным и необъяснимым, травами синдзиных любимых чаёв, свежеиспечённым хлебом, теплом обжигающего последние минуты красного-розового шарика солнца на его самом закате. каору был богом в лице самого красиво небесного ангела. синдзи попусту влюбился, влюбился по своей глупости, кажется, с первого взгляда. налитые алым глаза каору цвета чайного каркаде, красным цветовыделителем, сообщающим об опасности ( каору стал самым опасным, уничтожительным ). а глаза каору — это весь красно-тёмных мир. многослойные лепестки георгин, лилий, пионов, мака и рододендрона. глаза каору для синдзи это целый апокалипсис и его новое перерождение.
каору особенный, неизведанный, чистейший абсолют красоты и природы, падающая звезда, на которой хочется молится, благодаря которой хочется загадать желание. лишь одно единственное и вечно так сильно причиняющее боль, царапающее тупым лезвием ножа, разрезающее надвое и через мясокомбинат со всех сторон. синдзи раскалённой кожей свою усталость собственную чувствует, он чувствует свою пустоту, может прикоснуться к ней, подушечками пальцев ощупать фактуру.
просто до ужаса разрушительное.
синдзи — это тушить зажжённые свечи об разбитые желания. это думать только о прошлом, улыбаться лишь от прошлого, потому что в данный момент, в этом настоящем, нет совсем ничего существенного. нет совсем ничего необыкновенного или «wow». ничего этого нет, потому что и каору в его жизни больше не было. он распалял икари, он бил его обо все стены кирпичные, чтобы пробудить ото сна вечного, он взрастил в нём чувства собственной важности, что он может быть кому-то важен. кому-то необходим.
мальчик-спаситель в собственных кошмарах теперь прячется, плачет на асковой груди и обнимает её так крепко-крепко, что у обоих хрустят косточки, словно леденцы на палочке. мальчик-спаситель, который слушает до сих пор в стареньком плеере, меняет кассеты, стирает плёнку, разменивает мелочью и бросает в аску слова самыми болючими. потому что там, там где-то глубоко под грудной клеткой, кричат о своей боли. — синдзи держит аску за ладонь, сухую, не очень приятную ( она — не каору ), синдзи уходит после школы вместе с ней, тащит на плече её увесистый красный портфель и давится обессиленными всхлипами.
у каору такого же цвета глаза.
просто синдзи дурак: ПРОСТО ВСЁ НАПОМИНАЛО О НЁМ.и когда он видит его впервые, когда видит как тот идёт по его ряду, икари ломается в последний раз. в голове что-то замыкается, когда он резко подрывается с места, раняя под собой школьный стул [учителя все знают о нестабильности синдзи, но пока он не вредит ни учебному процессу, ни ученикам, им всем плевать на него, аска тоже не приходит]. I DON'T REALLY CARE HOW BAD IT HURTS, WHEN YOU BROKE ME FIRST. звучит голос в аутро, которого синдзи рыдает, роняя голову к белой раковине, под холодные, самые ледяные струи воды. это всё просто сон, это всё шутка разума, он просто медленно сходит с ума, ведь так? только вот пальцы сжимают ободок санфаянса до белизны сгибов, до красноты щёк и стекающих каплей воды по прядям, вода заходит за шиворот. синдзи даже не передёргивает плечами.
и с днями становится всё сложнее: игнорировать, не обращай внимание, вырезать ножницами бумажные листочки и разукрашивать их обычными карандашиками, взятыми без спроса с пинала аски. он рисует перьевой ручкой круги, треугольники, трапеции и углы, соединяет их в большую одну плоскость И ВСЁ ЭТО НАПОМИНАЕТ ЕМУ ОБ КАОРУ. и каору сам о себе напоминает, только вот смотрит немного иначе, словно не понимает совсем ничего. словно он не знает, что это всё синдзи виноват.
ЭТО НЕ ОН, ОН УМЕР
КАОРУ ИСЧЕЗ, ЭТО НЕ КАОРУ
( пожалуйста, не издевайтесь надо мной, прошу ).он все оттенки синего. такого грустного и рыдливого, когда слишком много плачешь в подушку, пачкаешь солёной водой наволочку и пачкаешь собственное лицо опухлостью и усталостью — синдзи состоял из всего этого. из опухшего лица после неудачных попыток сна, потому что опять проплакал слишком много, чтобы перейти нужную черту необходимого порога сна. из усталости, которая кричит о себе в неглаженных рубашках, незачёсанных волосах, в насмех застёгнутой школьной рубашке ( кажется, я запутался в петельках, надо будет застегнуть по новой ).
даже сейчас эти глаза-губы-нос-скулы-шея и выбивающаяся косточка ключиц, всё сбивает с мыслей, всё сбивает с нужной задачи сбежать как обычно.
— перестань! прекрати, не трогай меня.
( ты обжигаешь меня ).синдзи кусает с горяча губу и рана лопается по новой, неприятно колючками ёжиков впивается и калечит ещё больше с каждой секундой. обжигающие руки каору, которые точь-в-точь такие же, какими были «до». и этот взгляд налитый красным мёдом, солнцем и временем, которое они проводили вместе. сбитые коленки, сон, разделённый на двоих в обнимку на одной кровати, слишком тесной и узкой для двоих, детские поцелуи в щёки и губы когда едва-едва, совсем невесомо касаются друг друга. дальше они не заходили. дальше боялся синдзи, неуверенно отстраняясь и краснея с каждым разом всё меньше, но это ничего не меняло.
это не меняло ничего и сейчас, только крапинки веснушек, покрывающее переносицу розовеют вместе с щеками, с шеей, с тяжёлым дыханием загнанного зверька.
— каору..
у него голос разбитой фарфоровой вазы, раскалённой на несколько сотен кусочков. у него сангиновая кожа, лопнувшая кровянка на губе и взлохмаченные волосы в стороны, словно при электро заряде.— это я во всём виноват, каору. не связывайся со мной. не говори со мной, не смотри на меня. ничего вообще не делай, ладно? п-п-просто, —
ломается. ломается оловянным солдатиком, разбитыми евами, полуразрушенным миром, у него белые осадки в краешках глазах прозрачной плёнкой покрываются, слёзы текут слишком медленно, слишком вязко, обжигают и так лихорадочно жжённые щёки и делают на пределе слишком больно. синдзи пытается вырваться, пытается хотя бы как-то сбежать, чтобы удавиться своими слезами хотя бы в этом раз, чтобы, как обычно, плакать из-за каору, потому что этот мальчик-
ЭТОТ МАЛЬЧИК, СТОЯЩИЙ ТАК БЛИЗКО — ВЕСЬ МИР.