КАПЛАН РОМАН САУЛЮСОВИЧ ^{( просто рэм )}

36 • а оно тебе надо? • сергей гилёв

запёкшаяся кровь на лице, она пятнами расходится по открытому лбу, пятнает впалые щёки, утопает в открытых микроранах на тонких губных полосах. кровь — это словно крик великомучеников из святынь, словно могильный голос священника, прикоснувшегося на небесах к богу — рэму от таких вещей тошно, его мутит от запаха внутри святилища христа спасителя, восковая свеча тухнет сразу же, а в голове шум треклятых мёртвых птиц; рэм никогда не был обычным. у рэма изнутри рёбра изрезаны, словно на надгробном камне уже эпитафию выбили, у рэма хмуро-поникший взгляд, обрамленный в чумной омут безумия и аппатической меланхолии. это всё так странно, это всё так будоражит кровь, бьёт по лобной доле, выбивает кости и ломает их наружно.

А В ГОЛОВЕ ЛИШЬ МУХИ МЕРКАНТИЛЬНЫЕ ПОЧЁСЫВАЮТ ДРУГ ОБ ДРУГА ЛАПКАМИ, ЖУЖАТ И ПОТВОРСТВУЮТ В ЦИРКОВОМ ПОДОБИИ. ЛИШЬ В ЧЕРЕПНОЙ КОРОБКЕ ПОСТОЯННО ГРОМКОСТЬ НА ВСЮ КРУГОВУЮ — СИЛЬНАЯ И МОЩНАЯ, ПРОЖИГАЮЩАЯ И БЬЮЩАЯ ПО БАРАБАННЫМ ПЕРЕПОНКАМ. У РЭМА ДРОЖАТ ПАЛЬЦЫ, ТАКИЕ ДЛИННЫЕ, КОСТЛЯВЫЕ, ПОЛУМЁРТВЫЕ, ПОЛУЖИВЫЕ, СОВСЕМ НИКАКУЩИЕ И БЕССИЛЬНЫЕ — ДАВИТЬ ПОДУШЕЧКАМИ ПАЛЬЦЕВ НА ЯБЛОКИ ГЛАЗНЫЕ, ЗАКРЫТЬ ПЕРЕД СОБОЙ МИР, ЧТОБЫ НЕ ОЩУЩАТЬ И НЕ ЗНАТЬ ЕГО.

ЧТОБЫ НИКОГДА НЕ БЫЛО СТРАШНО,
понимаешь

злые собаки раскинуты по клеткам, рэм обкусывает губы, словно скинутую из общака кость. обгладывает мясо, обкусывает и зубами сдирать продолжает, даже когда верхний ряд зубов окрашивается в гуашевый красный, а на языке становится брезгливо, прям-таки тошно [железодефицитная анемия бьёт обмороком в юношестве, а теперь лишь вызывает длительные мигрени и слабость — всё, как и в состоянии обычного предсмертного одра].

кислотой по дёснам, запах прокисшего молока не ударяет в нос, совсем ничего не меняет, рэм делает ровно два глотка, чтобы почувствовать жжение в желудке и желание выблевать не только позавчерашний обед из куриной ножки и недельного салата, но и все омертвлённые годами-десятилетиями-столетиями органы. они небось чернеющие, небось цвета темноты ( какого цвета темнота? какого цвета собственная тень? что есть тень? ).

рэм вместо кашля — хрипит, словно в сонную артерию охотничьим ножом с первого нападения. у него голос улиц немноголюдных, отсутствующих фонарных трасс с овечьим стадом проституток, накрашенных, словно на ретро тусовку под спидами. рэму такие не нравятся, рэму вообще много чего не нравится, это всегда видно по поджатым линиям, по отсутствующему извне взглядом и постоянно в нервном припадке рукам, словно вечно надвигающаяся адреналиновая патока панической атаки. рэм не похож на бродячую псину, не похож на хищника, совсем отличаем от других. рэм похож на воробья, всегда взлохмаченного, всегда неряшливо одетого, постоянно на похуях, но с вечно закрытой шеей.

он говорит, что «не хочу, чтобы продуло. хроническое же»;
он говорит, а по отличаемым звукам и так слишком легко ясно
— в р у н.

в горле неприятно першит собачий кайф, а под ногтями оставшаяся требуха да струпья омертвлённой кожи. рэм расчёсывает шею до красноту, по собственной нервозности, какой-то неясной мнимости. рэму хочется перечеркнуть собственную жизнь, но не получается уже слишком давно. сколько? лет-десятилетий-столетий? ужасный шрам перечёркивает шею, подарок перед рождением. самый запоминающийся момент из вне, когда рэм перестал высчитывать дни, всматриваться в окно, ожидая следующего дня, заводить возможных друзей и жизнь. момент перед днём рождения, когда весна-слякоть-ливни стали ещё ужасней, чем были. когда полоска от верёвки остаётся прозрачной леской — резко провести — сорвать с петель; у рэма горло постоянно в чесотке, соскрести, словно шпателем лишнее. рэм счёсывает кожу, постоянно трёт шрам, словно жалеет о чём-то. словно совсем немного, но понимает.

тени, кажется, ведь были всегда. кажется, они никогда не оставляли рэма, каплан заворачивается в плед, сворачивается в нём бабочковой куколкой и пытается скрыться. почему он должен их видеть каждый раз. почему ему приходится всегда смотреть. вопросы когда-то крутящиеся в голове изо дня в день — сигаретным пеплом теперь в самодельной пепельнице из донышка бутылки из под кока-колы 0,5. тени вытягиваются, отрисовываются в разных формах, тени смеются и поворачиваются своими мордами очумевшими. рэм пьёт перед сном, мешает с каким-то успокоительным, а на утро встаёт от мигреней и отвратительноого послевкусия, которое не стирается даже после мятной зубной пасты. оплетай, один из крохотных, выглядящий не как монстр, а как стрёмная баба — всегда стоит за спиной, всегда тоже смотрит в зеркало, улыбается клыкастой улыбкой и лукавится. словно призывает к действию, словно обвивает сперва колено, а потом выше поднимается и хваткой мёртвой впивается в бедро.

с годами становится плевать.
с годами пьётся просто чуть больше.

рэм курит слишком много, курит что попадётся, постоянно засыпает на диване, постоянно принимает железо больше из-за привитой психологии собаки павлова, чем из-за надобности. теперь-то на такие вещи плевать. теперь-то костлявые руки только у него, а не у смерти. что есть смерти, если есть бессмертие?

А ЧТО ЕСТЬ БЕССМЕРТИЕ?
( ведь это и есть смерть ).

воробью отстроили синичный домик деревянный на уроках труда. у воробья всё заебись и пора давно уже свыкнуться. рэм свою жизнь презирает, изредка, в моменты помутнения, вспоминает мать, с вечно завязанным на голове платом, потому что каждую субботу уматывала помолиться господу и поцеловать икону. рэм совсем немного думает о матери, когда изредка видит теней около храмов, около того самого атб, который реконструировали, а когда-то она покупала ему там пломбир с изюмом.

это всё лишается смысла, когда одиночество стягивает его в своей самодельной чёрной дыре, из которой нет шансов выбраться.

по крайней мере он так думал.

<b><a href="ссылка на анкету">бескудниково</a></b>

сергей гилёв • [url=http://neversleeps.rusff.me/profile.php?id=138]рэм каплан[/url]

безработные
[url=ссылка на ваш профиль]рэм каплан[/url] • безработный