аарон майкл миньярд
// all for the game. двадцать, защитник под номером пять от университета пальметто, «тот, который нормальный»
#NP aglory — nyctophilia; вышел покурить — не дай погаснуть; gspd — первое свидание; pyrokinesis — самое грустное диско; три дня дождя — тебя любить; vondkreistan — authority; the grus — a secret place; cкриптонит — положение; noizinski — hunt; алёна швец — нелюбовь; просто лера — лютики; фрик пати feat. найтивыход — влюбиться и плакать; placebo — protège moi; loathe — is it really you? + |
(КАК ЖЕ Я НЕНАВИЖУ КАЖДЫЙ МИЛЛИМЕТР ТВОЕГО ЛИЦА, НЕНАВИЖУ ТЕБЯ ПРОСТО ИЗ-ЗА ТОГО, ЧТО ТЫ СУЩЕСТВУЕШЬ, Я ПРЕЗИРАЮ ТЕБЯ, ЗАВИДУЮ ТЕБЕ, ХОЧУ ПРОСТО ВЫТЕРЕТЬ РУКИ ОТ ЭТОЙ ГРЯЗИ, КОТОРУЮ ТЫ ВОЗНОСИШЬ, СЛОВНО ЭТО НЕ ДЕРЬМО У ТЕБЯ В ЛАДОНЯХ, А РАСПЛАВЛЕННЫЕ ЗОЛОТА СЛИТКИ. КАК ЖЕ ТЫ ОТВРАТИТЕЛЕН, МЕНЯ БЕСИТ ТО КАК ТЫ ГОВОРИШЬ, КАК ДЫШИШЬ, КАК СМОТРИШЬ — ТЫ МЕНЯ БЕСИШЬ. КАЖДЫЙ РАЗ Я ПОСЫЛАЮ ТЕБЯ НАХУЙ, НО ТЫ ОСТАЁШЬСЯ, КАЖДЫЙ РАЗ Я ОТТАЛКИВАЮ ТЕБЯ, НО ТЫ ВСЁ РАВНО ПРЯЧЕШЬСЯ ТИХО В ТЕНЯХ ПРЕДМЕТОВ, В ТЕНЯХ ЧЁРНЫХ СИЛУЭТОВ, В ОЗЛОБЛЕННЫХ ОСКАЛАХ РЫЖИХ ЛИС. ТЫ — РАЗРУШЕНИЕ МИРОВ, ТЫ НИЧЕГО НИКОГДА НЕ ДЕЛАЕШЬ, ЧТОБЫ СКЛЕИТЬ, ЧТОБЫ ПОЧИНИТЬ, ЧТОБЫ НАСТРОИТЬ ВСЁ И ВЕРНУТЬ. А ТЕБЕ ПЛЕВАТЬ! КАЖДЫЙ РАЗ: «МНЕ ПОХУЙ», ПОСЛЕ ОДИННАДЦАТОГО ТЫ УЖЕ САМ НАЧАЛ ВЕРИТЬ В ЭТО, И Я НЕНАВИЖУ В ТЕБЕ ЭТО. ЖАЛКИЙ И ГРУСТНЫЙ МАЛЬЧИК — НИ-ЧТО-ЖЕ-СТВО). аарон жёстким взглядом всматривается в своё отражение, пальцами [средним сдавливает веко левое вниз, пока указательным пытается вытащить один хейзеловский глаз] аарон в зеркало смотрит подолгу, занимает общую в ванную, что никки начинает уже драматично выстукивать, словно боится, что миньярд вскроет себе вены — аарон такой хуйнёй не страдает, у аарона демоны умные и чистоплотные, а запах крови совсем им противен. аарон лишь пальцами раскрыть себе глаза пытается, словно впервые хочет достучаться этими многочисленными посмотри-подумай-всмотрись. тот лишь дёргает плечом, словно отгоняет наваждение, словно выплёвывает лишнюю панику, аарон миньярд не такой — он не эмоциональный кусок дерьма, он не улыбается, не говорит, не смотрит, он бы предпочёл и не дышать вовсе, но с последним складывается всё слишком сложно в мозаике собственных проблем, скинутых в мешок. аарон миньярд — это мёртвая тишина, мёртвая хватка, мёртвый голос, наверное, даже мёртвый он сам, потому что выбраться из этого самостоятельно совсем не получается. аарон миньярд — это «я сам», нечётное количество банок монстр энерджи в холодильнике, для которых выделена даже специальная полка.
аарон миньярд — это яйцеклеточная копия эндрю и от этого тошнит.
он переслушивает до дыр старые альбомы плацебо, с тоской собачьей думает о прошлом, где был совсем немного, но всё-таки счастлив, когда в крови были намешены бездумным коктейлем наркотики, когда градус был слишком повышен, а глаза сами по себе закатывались, то ли он переносимого кайфа, то ли от того, что он почти-что умирал и был от этого в эйфории.
у его матери мягкие ладони из-за ежедневного ухода и крема для рук с запахом зимней вишни, у неё длинные ногти стилетовой формы, одно движение и тонкие красные дорожки ожесточённо проявляются на одной из щёк, аарон не хватается за горящую кожу, не произносит ни слова и даже не смотрит. у его матери спокойный голос, слишком меланхоличный для тона аарона, но ещё более похуистичен на слух — у его матери хмурая улыбка уголками губ, а ещё странная привычка первый раз ударять проверочно слишком слабо, чтобы аарон что-то почувствовал. но она каждый раз задаёт ему вопрос, на который ждёт не понятно какого ответа, поэтому миньярд лишь сильнее прикусывает губы, ударяется зубами об зубы, калечит за пару секунд сам себя и карикатурно валится на голую холодную плитку. она любит держать его за подбородок, любит смотреть в его глаза и бить его она тоже любит, потому что это, наверное успокаивает — аарон не разбирается, аарон едва ли может найти в домашней аптечке обезболивающее. мама никогда не извинялась, аарон тоже не научился этим словам.
аарон спрятал все жизненно важные органы под плинтусом в миньярдовском доме, он так до сих пор их и не забрал — они не нужны, особенно сердце. ладонь раскрывается белым лотосом, он пальцы разъединяет и смотрит на мир сквозь них, пытается урезать количество увиденной грязи, увиденного кошмара, который приходил к нему по ночам, который приятной дрожью обволакивал и словно убаюкивал, ааронские прикроватные монстры оказались куда дружелюбней, чем в статьях в интернете — они убаюкивали его, что-то тихо нашёптывали, чего на следующее утро аарон уже не помнил, они держали крепко аарона за руки, водили вместе с ним хороводы и сипло смеялись.
мама также смеялась, когда подносила свои нежные руки в какао-грушевом увлажнённом креме к лицу аарона [он ненавидит этот запах, ненавидит груши, ненавидит какао, которое при первой встречи ему предложила добсон].
он умирает вместе с ней, её смерть выкручивается в голове аарона, она снится ему, она вываливается перед глазами каждый день и мешает нормально жить, поэтому проще умереть — он перекрывает воду, закрывает всё ставнями и пытается как можно сильнее отгородить каждого от себя, пока его коротко-ёмкое «отъебись» звучит куда ярче и красноречивей, чем многообещающая тишина; аарон почти-что не смотрит, тихо, совсем неживо, дышит больше в унисон сгнивших трупов под гробовскими досками. собственные руки, обвитые кольцом вокруг торса — пояс шахида. у аарона цилиндры со взрывчаткой вместо ладоней — узкие битые с мелкими шрамами, которых даже и не видно, потому что это совсем не наружные.
цедить сквозь зубы, огрызаться, но никогда не укусить — он лишь припирается, всем торсом вперёд наклоняется и язвит до того момента, пока не получает долгожданного удара [он выжидает этого, ждёт с упоением и улыбается про себя, пока кахолонговое лицо начинают покрывать новые губительные цвета]; игра в экси, усидчивость в учёбе больше из-за того, чтобы спрятаться в ней все ответы на свои проблемы, словно кто-то хотя бы раз заглянет в его библиотечные учебники по химии или анатомии, в которых чёрной шариковой ручкой исписаны печатные листы. только учебнику по анатомии он расскажет, что ему на самом-то деле больно, что он увядает как какой-то клубный цветок на заднем дворе без воды и солнечного света. он пишет на разворотах, пишет на рисунках, пишет на уголках страниц, словно нашёл для себя тетрадь для каллиграфии — покоя не будет никогда.
его не будет, потому что аарон не может отпустить. не может отпустить её, не может отпустить все свои зависимости, которые заменили ему лучших друзей, они прям-таки стали ими всеми и чем-то даже больше. не может принять себя такого — неправильного, абажурного и совсем не для этого поколения. не может простить никого из-за своей злопамятности не в то время и упрямства, которое выкатывает перекати-полем в самые ненужные моменты. аарон — саморазрушитель жизни, и он был солгал, если бы сказал, что ему это не нравится.
(ПРЯТАТЬСЯ ЗА ДЕСЯТКАМИ МАСОК СПОКОЙСТВИЯ И ЧУВСТВОВАТЬ МОРАЛЬНУЮ РАЗДРОБЛЕННОСТЬ КАЖДЫЙ РАЗ, КОГДА ВО ВЕСЬ ЭТОТ МАСКАРАД ВСЕ ВЕРЯТ. ВЫПОТРОШИТЬ СЕБЯ, ОСВЕЖЕВАТЬ СЕБЯ, ИЗНИЧТОЖИТЬ СЕБЯ ДО МАЛЕНЬКИМ КУСКОВ, ЧТОБЫ ПОСЛЕ СКОРМИТЬ В ГОЛОДНЫЕ ПАСТИ. УТОНЧЁННО ВРАТЬ, ПРИПИРАТЬСЯ БЕЗ ПОВОДА И ВЕРИТЬ ЛИШЬ В СОБСТВЕННУЮ, ТОЛЬКО ААРОНСКУЮ, ПРАВДУ. НЕ ПРИВЫКАТЬ К ЧУЖИМ ПРИКОСНОВЕНИЯМИ, ОСОБЕННО ЖЕНСКИМ, НЕ ПРИВЫКАТЬ К НАЛАЖИВАНИЮ РОДСТВЕННЫХ УЗ И СОВСЕМ ПЕРЕСТАТЬ ВЕРИТЬ В СЕМЬЮ, ХОТЬ И ДО ПОСЛЕДНЕГО ХВАТАТЬСЯ ЗА ЭНДРЮ, СЛОВНО ЕДИНСТВЕННЫЙ СПАСИТЕЛЬНЫЙ КРУГ).
БЛЯТЬ, ПРОСТО ОТЪЕБИТЕСЬ ОТ МЕНЯ.
[indent][indent]кто вообще
[indent][indent][он улыбается сквозь злость, но руки говорят правду].опять всё циклично и под ритмичное выстукивание пальцами по столешнице. опять что-то не так именно в сугуру, опять кто-то ждёт каких-то извинений и ещё чего. сугуру это бесит до ужаса, потому что он-то знает какой он на самом деле — сугуру дайшо лучший из лучших и он это доказывает всем хотя бы тем, что до сих пор не сдох в канаве, как хотела бы, например, его матушка [ни одного смс за это всё время, ты нахуя меня тогда вообще рожала?]. сугуру постоянно давится комками недовольства, но на родителей свою злость никогда не вымещает. они смотрят всегда сверху внизу, мама постоянно цокает языком по нёбу и это настолько раздражает, что любому делающему так человеку, дайшо готов въебать. отец будет цитировать скаченную ещё пару лет электронную книгу по воспитанию детей, потому что когда-то его всё же что-то да волновало в этой жизни [только вот всё уже давно устарело и книжка, которая издавалась на двадцать лет раньше, чем дайшо родился — исчерпала себя].
наверное, сугуру не должен так близко принимать это всё к сердцу [он разбивает купленный пару месяцев назад с сакусой сервизный набор и ему далеко похуй, что сакуса сам так кропотливо выбирал и думал между тремя разными видами]. сугуру похуй, когда сакуса приоткрывает свой рот и вытягивает губы буквой «о», потому что ему тоже хочется что-то сказать. наверное, ему хочется спросить как себя чувствует сугуру. наверное, ему же сугуру важен, да? [ты мне постоянно врёшь — постоянно в глаза лжёшь — ты же меня совсем не любишь, бака]. он молчит и изголодавшись жуёт нижнюю губу, сугуру думает о том, что мир скорее всего рухнул, если бы дайшо пропал с его радаров. он думает, что сакуса сдохнет тоже к чёртовой матери, если тот решит убежать.
он улыбается и улыбка смачивается в банке пива, если бы сугуру несколько часов назад всё же согласился на попойку, то может был всё-таки пьяным. если бы сугуру согласился на пьянку, то может вместо сервиза летели бы пустые банки из под пива. может он не был бы таким злым этим вечером и может всё было бы хотя бы 50 на 50; он улыбается и улыбка смачивается собственной вязкой слюной и металлическим привкусов с дырок на нижней губе. он улыбается и улыбки сакуса не увидит, потому что искренность давно уже утонула в ванной ледяной без сигналов «sos».
— я всё время слышу «я»-«я»-«я». ты хотя бы раз обо мне подумал? ты хоть раз сам спросил как чувствую себя сейчас я? тебе плевать на меня, сакуса.
[злость собственным ядом разъедает кожу и в наглую пытается оставить горьковатые шрамы, точно такие же по вкусу, как и тёмное пиво, на которое их звали]. сугуру шумно сглатывает и топчется босыми ногами по разбитой посуде и как-то похуй. похуй, потому что сакусе оказывается тоже на него похуй.так зачем тогда всё это?
зачем говорить каждый раз, что «любишь»?
[они говорили друг другу столько «люблю», что это уже стало вместо доброго утра или спасибо]. они говорили так много этого «люблю», что оно перестало иметь для сугуру какую-либо ценность, потому что сакуса киёми мог сказать что угодно, но вот делал… делал он всегда всё неправильно. не так как надо. и это всегда бесило сугуру, поэтому выкуривалась половина пачки за день. поэтому раздражение нужно было прикрывать за тем, что сугуру раньше уходил спать и оставлял сакусу одного в гостиной. поэтому раздражение нужно было прикрывать за нелепыми змеиными улыбками и продолжать дружелюбно шипеть на киёми-куна, чтобы тот и дальше витал в своих грёзах с розовыми облачками и придуманной любви.[indent][indent]меня любит?
[indent][indent][сморгать как можно быстрее влагу, спрятать слабости].его разъёбывает от этого каждый чёртов раз — убивает тысячью иголками и режущими ранами. его съедают крокодилы в кошмарах, а прикроватные монстры всегда куда ласковей прижимают к своей головой груди, даже сакуса так сильно его не любит, как делает это сугурова темнота. а темнота уже давно в сердце и она готова раскрывать свои челюсти и кусать кусок за куском, потому что «это же даже не любовь, верно?».
— у меня проблемы в универе, проблемы в команде, проблемы с деньгами!
он кричит и вновь переворачивает какую-то из незначительных деталей их с сакусового интерьера [любая деталь с сакусой стала незначительной].сугуру думает:
почему я должен относится к нему нормально, если он вечно мне врёт? он думает: почему я вечно наступаю на всё те же грабли? он думает: это они все виноваты, совсем не я.и сугуру в итоге делает самые непростительные вещи — обвиняет, унижает, оскорбляет и, конечно, призирает. для него чужие [а кто ты для меня, сакуса?] проблемы приравниваются к нулю и не несут совсем никакой ценности. проблемы сакусы? какие у него вообще могут быть проблемы?
страдает от великой популярности и мелькающих страничек с собственным лицом в спортивных журналах? да, наверное, сложно быть популярным, это же такое бремя, верно? сугуру истерит и ненавидит всё это, потому что у него не получается всё также легко в волейболе, как у сакусы. ростом не вышел, способностями не вышел, играть лишь на нервах и уловками — не сильнодействующий вариант после первого тайма. сугуру просто не понимает чем же таким сакуса может так сильно болеть, что в итоге кривит свою гримасу в страшной роже.
сугуру вообще не нравится, когда сакуса хотя бы что-то на своём выражении лица отпечатывает — что ты хочешь мне этим сказать?
— тебе вообще плевать на меня, да? или теперь я стал плохим? ты сейчас думаешь, какой же я плохой, верно?
он подходит к сакусе вплотную, хватает тонкими пальцами за белую ткань футболки и тянет его поближе к себе. он за это ничего не говорит, но своим действием показывает лишь одно — сравняйся со мной. ему не нравится сакуса, который почему-то резко стал пытаться заливать о своих каких-то неиронично важных проблемах и думать, что они и вправду должны как-то волновать сугуру.сугуру мама никогда не любила. его не любил ни отец, ни даже его змея глоксиния, которая до сих пор лежит на грубой ветке в террариуме. сугуру дайшо вообще никогда не любили. даже сакуса киёми.
— ты можешь только ходить и жаловаться постоянно, а сам сделать ничего не можешь.
[пальцы разжимаются механическим подзвякиванием]. сугуру голову поднимает и вглядывается в тёмные глаза, всматривается на родинки, которые в их встрече ему так прикипели к сердцу. он всматривается в эти чёрные глаза, но не видит в них того, чего так сильно ждёт.