AENEAS ASHER KLIMT |
|
| 
| 
|
we were playing very different games. наркотики — это лишь возможная аддикция, такая горящая и пленительная. у энея горит лоб, сочатся потом и, кажется, кровью пахнут волосы. они пахнут засохшей кровью, песком песчаных бурь и самым дешманским табаком, который можно было купить перед выходом. эней климт — это реквием по богу, это резкий пронзительный крик и въевшиеся под кожу грязевые пятна, которые не смываются горячей водой. эней кусает губы до крови, чешет около затягивающихся корочек и отрывает их вместе, словно земляничную стружку. эней климт — это липкая ненависть ко всему живому, жизнь крысой и тяжесть груза каждый раз, когда работа заканчивается. у него спина вся исполосована, тонкие белесые линии, гниющие раны, которые за всё это время ни разу не обрабатывались, потому что всё равно заживёт. всё равно выкарабкается, всё равно выпрыгнет на берег. он жадно дышит, хватается постоянно за свою жизнь и каждый раз всё это касается собственной души. каждый раз он выдыхает, потому что ещё один пройденный день, ещё один закончившийся день и он жив. просыпаться от пленительных кошмаров, словно всё-таки выкарабкаться из зыбучих песков и выжить. он просыпается, потому что слышит во сне голос матери, такой хриплый и прокуренный. он помнит её, что она всегда курила, всегда держала эту тонкую папироску с завёрнутым табаком между пальцами, пока маленький эней открывал консервы с переработанными овощами или репликантской рыбой в масле. блевотно. эней ненавидел жирную еду, ненавидел собственную семейную бедность и то, что даже с улицы слышны крики матери, переворачивающиеся через полминуты в стоны. от матери всегда было мерзко, она была такой же грязной, как и трущобные крысы, а от отца всегда несло не только дерьмом, но и перегаром. энею хочется свободы, только вот этого не получается. даже когда он подрастает и решает пойти в курьеры, даже когда выходит за стену, когда попадает впервые в ситуацию, граничащую между смертью и жизнью. где-то между есть та сладкая свобода, приторной патокой привлекающая и так дурманящая голову. ему бы расправить крылья, только вот оторвали ему их ещё при рождении. жалкий брошенка. никчёмный сынок шлюхи и пьяницы — самая типичнейшая ситуация в третьем дистрикте среди мусора и тараканов. эней предпочитал задыхаться песком, подыхать от обезвоживания, пребывать в состоянии животного голода несколько дней, но не возвращаться в то место, которое должен был хотя бы однажды назвать домом, только вот не называл. только вот ему было плевать. только вот он ломал бы себе кость за костью, выворачивал и выламывал себе пальцы, но не возвращался бы; мясо руками бы отрывать, проглатывать вместе с пальцами, лишь бы остаться в этой пустыне, за стенами, в линии свободы и в этом желанном полёте. прогибаться, чтобы в один момент всё-таки подняться с колен, улыбаться слишком много и говорить слишком подбирающески, словно от этого жизнь вся зависит ( зависит, всегда зависела ). ему бы тонуть без спасательного круга, уничтожительный шакаловский взгляд хищника и исцарапанные ладони, словно в постоянных играх с дикими зверями. кожа, в которой он существует. года, которые он размашисто проживает, пребывая постоянно в опасности в границах между смертью и собственным перерождением. он мечется собакой, изворачивается постоянно и выбирается из прутьев, царапается об железки. в какой-то момент попасться в капкан, изрезаться в сотни игл и кричащиеся зубы тех монстров, которых он видел лишь по картинкам, которые вымерли ещё сотни лет тому назад, но до сих пор пугают в интересе совсем уж максимальном. этот самый интерес, который доводит его до изнеможения, когда хочется верить в собственное хорошее будущее, а на деле завтра вновь подниматься под трезвон будильника и выбираться за стену, чтобы доставить очередной мусор. сколько ты лет так готов проработать, эней? ( голый завтрак из одних костей да требухи отходовых, постоянно перчатки на руках, от которых неприятно немеет в кончиках пальцев, отросшие волосы и вечно спадающая чёлка на глаза, которая бесит, но делать ничего с ней не хочется, выпирающие рёбра под тонкой кожей бледной и пульсирующими синими венами и сосудами, выкатывающийся вопль и сигаретный дым на выдохе ). хрустохлюпанье костей и последний выстук сердцебита — неудачный заказ, провалившийся курьерский прокол, который энею стоил жизни. каково это умирать впервые? это как последняя сигарета в пачке. когда снюхиваешь последнюю дорожку перед выходом, когда жизнь обрывается на половине фразы и когда чужой взгляд дикарём из племени впивается в последнюю частичку жизни. его останки закапывает его друг, в его руках собственный эон и энею от этого смешно, потому что на прошлой неделе они напились вдребезги и трахнули парочку шлюх, а сейчас он сидит в ожидании возвращения энеевского; он перерождается, возвращается, смотрит на мир всё тем же взглядом, только с более диким загоном. в шакале бьётся дикое сердце и свобода витает вновь, шакала встречают с теми же радушными улыбками и хлопками сильных рук по плечу [энея это всегда бесило, после перерождения стало бесить больше, эти лишь прикосновения к нему, когда смотрят глаза-в-глаза, когда тулятся всё ближе и ближе, когда словно ты ничто и одновременно что-то особенное разом]. наркотики — это развлечение, приятный отходос после и слишком много концентрированного апельсинового сока выблеванного на пол. шакал, ты ещё долго? [прозвище, которое привязалось за слишком большие мечты и собственную диковинку, когда все ступают на курьерский путь ради наживы, а ты потому что нечего было и терять, а хотелось получить что-то такое]. горит вечно, словно с суфлёра читает, улыбается приветливо да руки вечно пожимает, он заканчивает свою псевдокарьеру через шесть лет. по новой совсем в люди выходит и неловко сперва переминается с ноги на ногу, всматривается в небо не видя в нём совсем ничего, кроме пустеющей темноты. сколько ещё раз он должен подлизаться к кому-то? сколько ещё раз он должен языком выталкивать рвотные фразы да вымирающие возгласы, словно это всё такое важное и такое необходимое. словно каждый в детройте что-то значит, а не просто. старые привычки до сих пор при нём — ломать пальцы, бегать ползущим языком по ряду белых зубов, постоянно смотреть собеседнику в глаза и улыбаться так, словно от этого человека зависит его будущее. словно каждый человек сможет что-то поменять, словно, если он сделает что-то не так, то весь его хрустальный мир рухнет. шакал умер, чтобы переродиться в того самого энея климта, любящего громкие тусовки, выпивку и всё также снюхивать белые дорожки. трепать своим бескостным языком за всё и именно так, как хотели бы слышать больший процент населения, выписывать в блоге статейки, которые, словно жёлтая пресса, словно одна сплошная провокация и вызов, 2в1. теперь он не шакал, теперь многие окликивают его как мистер климт, теперь многие сами тянутся к нему, словно не было того времени, когда он был трущобной-крысой-своей-шлюхи-матери. всё меняется, верно, эней? ( второе перерождение, всё те же неисправленные проблемы, когда торкает в разные стороны и не понимаешь совсем из-за чего, когда в голове, словно кто-то ещё живёт, словно мир трещит по швам, а руки даже не дрожали, мороз обволакивающий всё тело, хитросплетающийся под ворот выглаженных хрустящих рубашек, выкрашенные светлые волосы и то лицо, которое нравится ему всё больше и больше, зацикленность на тех вещах, которые никогда не нравились, чужаковость такая нерадивая, словно после смерти — это всё не ты ). |
дополнительно • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • |