шэ ли
// 19 tian — one day.. 17 ( 21 ); разрушительное безобразие, «змей», тот, кто привык разрушать, не чувствуя собственной боли; hwang hyunjin
| I'M SICK OF YOUR VOICE; |
|
ПРОСТО ЗАТКНИСЬ, ЗАКРОЙ СВОЙ РОТ И ПОСЛУШАЙ МЕНЯ. ТЫ НИКЧЁМЕН. ЖАЛОК. ТЫ ПРОТИВЕН, ТЫ ПОНЯЛ МЕНЯ? Я БЫ УБИЛ ТЕБЯ, ПЕРЕЛОПАТИЛ, ПЕРЕЕХАЛ МАШИНОЙ НЕСКОЛЬКО РАЗ. ПОЧЕМУ ИМЕННО У ТЕБЯ ЕСТЬ ВСЁ? ПОЧЕМУ ТЫ ВСЁ ЗАБИРАЕШЬ У МЕНЯ? ЗАЧЕМ ТЫ ЛИШАЕШЬ МЕНЯ ДАЖЕ МОЕЙ БЕШЕНОЙ МАРТЫШКИ. ОН МОЙ, ОН ДОЛЖЕН МНЕ, ЭТОТ РЫЖИЙ ВСЁ РАВНО БУДЕТ СО МНОЙ. Я ЕГО УНИЧТОЖУ НА ТВОИХ ГЛАЗАХ, РАЗРЕЖУ НА КУСКИ. ДУМАЕШЬ Я НИЧЕГО ТАКОГО НЕ ДЕЛАЛ? ДУМАЕШЬ, ЧТО КАКИЕ-ТО ШКОЛЬНЫЕ ДРАКИ — ПРЕДЕЛ? НЕТ. ТЫ НИКОГДА НЕ ПОЙМЁШЬ МЕНЯ, ВЕДЬ У ТЕБЯ ЕСТЬ ВСЁ. ТЫ НИКОГДА НЕ ПОЙМЁШЬ МЕНЯ, ПОТОМУ ЧТО ТЫ НЕ РАЗРЕЗАЛ ИХ. ТВОЯ СЕМЕЙКА НЕ ЗАНИМАЕТСЯ ТАКОЙ ГРЯЗНОЙ РАБОТОЙ, ВЕРНО? РЫЖЕГО БЫ ПЕРЕКОСИЛО, Я ТАК ХОЧУ ПОСМОТРЕТЬ ЕЩЁ РАЗ КАК ОН БУДЕТ РЕВЕТЬ. ХОЧУ ЗНАТЬ, ЧТО ЕМУ ТАКЖЕ ПЛОХО, КАК И МНЕ. |
I WANNA STOP BEFORE WE'RE CAUGHT, BUT DON'T STOP глаза — жёлтые шарики солнца; глаза — змеиные усадьбы, глаза — яичные желтки, разбившиеся секунду назад о керамическую посуду; шэ ли смотрит вскользь, усмехается линией тонкой белой лески, вспаривающей кожу, словно мясорубка. он смотрит разбивающейся бесконечностью о пожитки человечества, он есть многочисленное количество репродукций гойи, само воплощение сатурна, пожирающего сына — у шэ ли хриплый смех, шипящие змеиные окончания, тремор рук, когда слишком сильно чего-то хочется. широкий рот растягивается, чьи-то руки озверело хватают шэ ли, пока тот захлёбывается в коктейле из собственной слюны и крови, он бы солгал, если бы сказал, что это ему не нравится ( глаза выжирают всё живое, глаза — смерть, голос, который трескается о психотропные деревянные столбы, о депрессивные улицы шумного района, о вздутое стекло и такие же раны по всему телу, словно кто-то рембрандтовыми кистями разрисовал над костями и голыми сухожилиями ).
зубы стучат об сахарные клубничные конфеты, пожёванный сигаретный фильтр и белесые стоматитены во рту. шэ ли не знает, что такое любовь. наверное, не знает, что это и обозначает вовсе, он смотрит на отца, который никогда в жизни и не нуждался в такой слабости. он смотрит через призму прошлого и с деревянных фоторамок на снимки, и не понимает, что есть любовь. сигарета выскакивает изо рта, а руки опустело свисают через железные перила моста. шэ ли знает лишь одну истину: любви не существует и, если он спрыгнет с моста, он ничего не почувствует.
мать собирает цветы с садовых клумб и прячет их под бумажные страницы любимых японских писателей, книги на английском — маленький ли листает странички и отрывает механизмами их, откусывает бутоны завядших цветов и кашляет гулко, и до сих пор ничего не чувствует; громкие тревоги, послевкусие после первого поцелуя, смешанного с кровью на языке, чёрные толстовки и картонные полупустые пакеты из под молока, когда забываешь отложить в холодильник, крепкие душительные объятия, чтобы не вылечить духовно, а для того, чтобы медленно и с свойским нажимом уничтожить изнутри. С НИМ СДЕЛАЛИ ТАКЖЕ, ОТЕЦ, ПОСМОТРИ НА МЕНЯ.
в белом огрызке эир подса звучит голос chelsea wolfe, чёлка за лето отрастает настолько, что белые волосы начинают лезть в глаза; делает жест пальцами, чтобы подозвать к себе свою собачью шайку, смотрит повнимательней, потому что собачки около него — непостоянные спутники. он почти-что не смотрит в небо, словно боится разочароваться в серости мира, в котором живёт ( откровение первое: ему не нравится солнечный свет, не нравится собственное отражение в зеркале, не нравится, когда смотрят свысока, не нравятся кровные связи ). шэ ли вгрызается в людей, сталкивается лоб в лоб, ломает по отдельности и наблюдает с самой осчастливенной улыбкой за всю свою жизнь. армагеддон в лице знака бесконечности — змея съедает свой хвост, пока глаза направлены в антиутопия созидания.
TO BE ACCEPTED, I MUST BLEND INTO CONVENTION'S WAY чай в кафетерии наоки, чаще всего разные сладкие и шоколадные вкусы и паровые булочки с фруктовыми начинками; чёрные водолазки, чёрные футболки, чёрные рубашки, кольца на пальцах, бусычный браслет на запястье, россыпь родинок на спине, лёгкая рука, приводящая к обрыву смерти. сделать больно кому-то, стать чем-то непостижимым, ломать кедами чужие кости, пока собственные переломанные и в некоторых местах неправильно сросшиеся. неумело разбиваться в чужих недоумениях, в озадаченных в свою сторону взглядов
шэ ли хочется свою жизнь умножить на два, но не с кем: две кружки, две пары палочек, две тарелки и только одна пепельница на двоих. у змея волосы жёсткие и пахнущие медовыми сотами, сигаретами и яблоками никогда никто не касался. ментоловый колгейт смешивается с жестяной кока-колой. змей ненавидит всем своим животным яством предательство, когда в груди щемит от злости и чего-то ещё. ли не знает от чего ещё, но это приводит в бешенство — одиночество разъедает нутро, съедает на завтрак, выблёвывает на обед и перекусывает на ужин, одиночество лучшим другом остаётся всегда с шэ ли, откусывает ему голову. шэ ли привык, но злить это продолжает и по сей день ( все игрушки так и норовят сбежать ).
сотое правило жизни: не позволяй никому потакать собой — шэ ли управляет людьми, сперва неумело шантажируя, когда было около семи, а после грубо ломая жизнь за жизнью через несколько лет, потому что это совсем никаких чувств не вызывает. отец говорит, что чувства — это поверхностное, говорит, что ли не может просто так делать всё, что вздумается ( противно — противно — противно — противно — противно — противно — противно ). ему нравится сперва разбивать костяшки собственные об чужие лица, чтобы потом расслабленно сидеть в кресле и наблюдать за повторяющимися драками изо дня в день. в ямах дети всегда были игривыми до бешенства, змею нравится, когда на земле лужи крови, нравится, когда одно тело мёртво лежит, пока второй добивает. нравится, когда в ушах крики, когда аплодируют, когда делают большие ставки — это ведь настоящая жизнь, верно?
змей не знает, но устроит её для себя по достоинству.
аарон миньярд — это чувствовать пустоту на периферии, изнывать от открыто-распухших ран у рёбер, на костях, под костям, внутри костей распухают злокачественный рассадник утраты, аарон старается меньше двигаться, поменьше вдыхать воздуха полной грудью, старается не зацикливаться на боли и просто вливает в себя второй-третий-шестой энергетик, потому что уснуть в таком состоянии — каторга. аарон миньярд губы свои обкусывает обескровленные, срывает вместе с тонкой паутиной эпителия собственную гордость — на маму смотреть он продолжает с любовью [аарон, уважай старших, уважай меня, чёрт побери, — аарон внемлет, словно божьему пророчеству из апокрифов, всматривается в полностью идентичного цвета глаза материнские и хочет выплюнуть цинковую ржавчину смешанную с прозрачной слюной].
отвратительный; вжиматься спиной в спинку стула на кухне, чувствовать лопатками всю деревянную структуру, худощавость до болезненности ужасающая, терпкая, но совсем не как пчелиные соты — водопадами крови разрастается в свои бутоны роз с шипами, аарону, кажется, что он умер ещё при зачатии. смотреть на себя в зеркале становится каторгой достойной пяти звёзд, он бы перебил здесь все зеркала, но не может. если сделает, тогда мать побьёт его ещё раз (специально словно рассчитывает куда бить своими ногами обрамлёнными лёгкими весенними кедами, словно знает где царапать до кошачьих царапок и глубже, чтобы никто не заметил). стягивать футболку, словно снимать шкуру, аарон ломается под этим осознанием, прячется в темноте и старается с каждым годом всё меньше оборачиваться в сторону собственного отражения. избитого и помятого, перелопаченного в воронье пугало, в обычный мешок в сетку.
аарон цедит сквозь зубы самому себе, что должен всё вынести, что всё в порядке, что он совсем не ломается. у него светлые волосы цвета маминых любимых чизкейков, цвета картонных стаканчиков, цвета нескольких грамот школьных, которые давно заплыли пылью и земельными ямками пауков на чердаке. у аарона светлые волосы, которых едва касается солнце, и они становятся прозрачными. у аарона избитое клише из односложных предложений, слишком много мыслей неозвученных в голове и ворох страхов, который сковывает полностью. понимать, что жизнь слишком несправедливо по отношению к рождённым аутсайдерам, она загоняет в дыры саморазрушения, ему становится больнее не от того, что его бьёт родная мать — больно, потому что он так жалок, что не может ответить [осознание озарением бьёт в затылок, костяшки пальцев ярче выделяются, белеют на фоне холодных кистей]. у аарона злость немая, невыраженная, словно кто-то забыл добавить в него эти чувства. он лишь может прикрывать глаза изредка после очередных ударов, но чаще он смотрит прямо в материнские глаза, словно молящимся утопленником просит её уже добить наконец-то. аарон миньярд всего лишь трупное мясо, груша для битья, прибитая где-то в спальне на верёвки. аарон миньярд всего лишь инструмент, он спичка в чужих руках. аарон всего лишь обычная тень, попавшая мод мёртвые полые лучи весеннего солнца и собственного расстройства.
молчать, глотать собственный змеиный яд и умирать совсем потихоньку. продолжать тянуться к матери, словно за спасательный круг, словно за пиратские сокровища, словно это конец земли, а тильда — его всё. аарон жмётся к ней сильнее, хочет протянуть руки к её тонкой гусиной шее, совсем не для того, чтобы удушить, — обнять. аарон жмурит глаза, пока из губ вырываются глухие стоны разбитого фарфора и керамических чашек цвета ядерного взрыва.
он никогда не просил спасать его.
потому что его в помине никогда и не существовало. перепуганный зверёк, вечно прячущийся за спиной низенькой матери. чувствовать привкус железа даже когда ешь завтричную кашу из пакетиков, проводить пальцами окружности около фиолетово-чёрных комет созидания на молочной коже. аарон смотрит сперва на колючие ёжики синяков, которые с каждым днём то разбухали в невероятных размерах, то меня свою цветовую палитру.
откровенно говоря, аарон был рад, что эндрю она не трогала, она, словно никогда и не замечала его (благодарственная усмешка кроет корку сухих губ, аарон тонет в море, не знающем дна, беспрекословно.
— эндрю.
имя брата как нарицательное, как что-то запретное в эдемовом саду. аарон смотрит на эндрю и видит отражение себя, от которого неприятно тянет живот, от которого хочется блевать и плеваться сильнее — эндрю воплощение всех тех эмоций и симпатии, которое могли бы давно поглотить полностью аарону, только вот тот хватается за уступы, держится на краях крыш, пытается выживать, словно это кому-то и вправду нужно (в этом не было нужды лично для самого аарона, но он зачем-то, он почему-то ещё держался на плаву). имя брата собственным голосом звучит бесцветно, тихо и совсем не обжигает никаких нервных окончаний.аарон пуст. может хотя бы кто-то разрежет и набьёт чрево пустое конфетами, чтобы в слепую сбить чучело миньярдовское деревянной битой.
— это всегда было, не нужно пытаться прекратить это. я справляюсь.
он честно справлялся. следовал собственному заданному пути и вправду пытался карабкаться из ямы, которую они всем семейством вырыли для аарона и бросили его; у аарона всё такие же прозрачные волосы, пустецкие глаза, словно смотришь в пустые зелёные бутылки, на которых когда-то виднелась этикетка наименования пива и процент содержимого алкоголя. у него под футболкой чёрной такие же чёрные раны, которые словно просыпаются лишь к темноте, кусаются и жалят с каждым разом всё сильнее [мать с каждым днём замахивается сильнее, бьёт дольше, уже не особо старается фокусировать на местах, которые никто бы не увидел, тильде становится по страшному плевать на всё]. а аарон знает, что такое плевательское отношение матери — это эндрю, который сидит рядом, пока аарон сильнее вжимается в один из четырёх углов небольшой спальной комнаты, словно хочет сильнее растереть сегодняшние и вчерашние раны.— я её всё равно...
люблю; всё равно её чертовски любит, хоть для семьи миньярдов «любовь» — всегда было понятием слишком непростым, как какое-то уравнение из высшей математики, а может и сложнее.